Я, Вас приветствую уважаемые соратники!
В связи с ситуацией с фото "Корал Си", вскрытием архива, нашел записи, которые вел для памяти. Решил выложить. Может кто прочитает, вспомнит. Я с интересом прочитал. Короче, вот первый день моря 1990 года.
15 февраля 1990 года,
11 часов 50 минут. На корабле сыграна тревога: "По местам стоять, со швартовых и якоря сниматься!"
Стою у иллюминатора и смотрю. Помещение моего боевого поста является продолжением
надстройки шкафута, и потому находится над ютом, как бы вторым этажом. И вот с этой
высоты смотрю на заснеженную Марьину сопку, возвышающуюся над нашим причалом, на корень причала, на стоящих там, на корне причала, людей, - это, в основном, жены и дети наших офицеров и мичманов, сумевших, из Полярного добраться до Горячих Ручьев, чтобы проводить своих близких людей в это очередное море. Все стоят тихо и спокойно, невидно
ни радости, ни веселья. Да какая там радость, уходим на восемь месяцев. Уходим в
Западную Атлантику к Восточному побережью США. Уходим для проведения, как у нас гово-
рится, специальной деятельности, а проще говоря, для ведения разведки у их побережья.
Корма закачалась, как будто она от чего-то оторвалась. Отдали кормовые. Глядя вниз,
на палубу, на суетящихся там людей, я старался поймать момент, когда, по еле заметному смещению корпуса относbтельно причала станет ясно – поехали. И вот оно, легкое подрагивание корабля. Причал стал смещаться назад. Началось! Выбирают якорь-цепь.
Некоторое время корабль, в легких конвульсиях, двигался вдоль причала. Когда же якорь-цепь начала уводить носовую часть корабля от причала, кормовая часть, естественно, покатилась в сторону причала. Прижимной ветер добавил ей резвости, и она
корма, припечатавшись к причалу, зашуршала вдоль него, оставляя за собой пыльный след
от сдирающейся с борта краски и отлетающей щепы деревянной армировки причала.
Наконец причал закончился, и освободившаяся от препятствия корма, качнувшись по ходу движения, и мазнув по причалу тенью, на мгновенье, нависнувшим над ним своим срезом, легко побежала по заливу описывая циркуляцию. Причал ушел в сторону и скрылся из виду, за переборкой. Через некоторое время началась мелкая тряска, корабль задрожал палубой словно в лихорадке, и дрожь ее, через ноги, отдавалась всему телу. Почему перед дачей хода появляется тряска я так и не узнал, ни тогда, ни после. Так продолжалось несколько секунд. Потом послышался щум работающих насосов ВРШ. Это означало, что дали ход.
Все. Время разделилось. Теперь, все то, что осталось на берегу, будет до моря, а все то, что здесь, с нами, после отхода. Вышел наверх. Перед глазами знакомый пейзаж: заснеженные сопки, оставшееся у нашего причала "БЕЛОМОРЬЕ", оркестр, провожавший нас, группа начальников, во главе зам начальника разведки флота, на причале, небольшая толпа провожающих на его корне. В стороне, обособленно, сами Горячие Ручьи со своими причалами, кораблями и всевозможными постройками. Чем дальше мы отходили, тем менее различными становились подробности. Толпа провожающих слилась в единое черное пятно,
которое сначала начало растягиваться, потом вытянулось в линию, затем начало распадаться на точки, и только черное пятно духового оркестра, на причале, продолжало
неподвижно выделяться на белом фоне заснеженного причала. Когда корабль зашел за Большой Горячинский остров, все скрылось из виду, и только труба котельной густой шапкой дыма, да пятиэтажный жилой дом стоящий на сопке, в стороне, отблеском оконных стекол провожали нас, пока не скрылись из глаз за переборкой после очередного поворота.
12 часов 40 минут, начало покачивать. Выходим из залива. 13 часов. Вот оно, море. Справа мыс Бык, острова Кильдин, слева, насколько хватает взора, белые горы, а впереди серое свинцовое небо, и такого же цвета, даже темнее, море. Дали отбой проходу узкозти, затем от мест отойти, и тут же старпом, почему-то, дал команду о запрещении выхода на верхнюю
палубу. Чем была вызвана такая команда не понятно. Однако, как говорится, какая коман-
да такая и реакция. Одев шапку вышел на ют. За кормой сопки в снегу, впереди свинцовое
море. Покатые, с белыми шапками пены, валы идут на корабль и разбившись о него прохо-
дят мимо, и бегут к удаляющемуся берегу. Серая унылая картина. Холодно и сыро.
Постояв еще с минуту, решил уйти вниз. Там лучше. Там тепло. И только покачивание, да
подрагивание палубы, стук машины да шум вентилятора в каюте. Берег уходил все дальше и дальше от нас скрываясь в тумане, а мы, все дальше и дальше уходим в море в такой же туман. На душе противно. Домой не скоро. Построились, развелись на приборку, закончили, ждем обеда. Сижу в каюте пишу. Рядом за занавеской храп. Это Володя Слободенюк дает дрозда, отсыпается. Перед выходом стоял вахтенным, с нулей и до шести. Качает, писать неудобно. Закрыл тетрадь и бросил ее на койку. Встал, хотел сделать шаг вперед, но тут, вдруг, какая-то сила потянула меня назад. Едва не упал. Успел ухватиться за ограждение койки. Да-а, привыкай, дорогой, здесь все таки не на земле, здесь, все таки, качает.
19часов 15 минут. Стою дежурным по низам с 16-ти часов. Самым драматичным эпизодом
моего дежурства, пока, была организация ужина личного состава. Как они обедали не знаю, не участвовал, но ужин это отпад. Рабочие по столовой измучились. Покрытые пластиком столы голые, посуда на них ездит как по катку, падает на палубу, те ее подбирают, ставят обратно на стол, она снова едет по нему, и едет не просто, куда-то в одно место, а едет, почему-то, туда, куда ей заблагорассудится. И самое противное, что не угадаешь куда. Едет в одно место, затем подворачивает, и в сторону, или останавливается и едет туда откуда приехала. И только тогда, когда народ сел за столы, стало не много легче, каждый хоть свою посуду держал сам. Когда принесли и разлили пищу, посуда потяжелела и уже не так каталась по столу, но все равно, некоторые индивидумы свои тарелки со вторым не уберегли, и их содержимое оказалось на палубе. Все это потом было густо смочено компотом, кружки с которым стояли на краю стола. В общем в столовой творилось что-то невообразимое. Шум и гам. Крики: - держи и куда лезешь, положи и не трогай, возьми и заткнись, и все то сдабривалось сплошным матом. в общем, как говорится, первый блин вышел комом. Отвык народ принимать пищу в экстремальных условиях. В то время как я пытался руководить приемом пищи в столовой личного состава, в нашей кают-компании тоже не обошлось без спектакля. У нас, конечно, посуда со столов не слетала, для предотвращения оного наши столы оборудованы специальными штатными ограничителями. Но
все равно, вестовой, все таки, дал маху, он так же отвык от моря, и видимо, вместо норма-
льного приготовления своего заведования, как у нас говорят, к "бою и походу", просто хоро-
шо поспал. В результате, во время одного из очередных кренов, дверцы посудного шкафа раскрылись, и три упаковки, совсем новой посуды. на которой еще ни одна муха не успела посидеть, с веселым звоном выскочили из него, и обгоняя друг дружку бросились на палубу
гарсунки, покрывая ее словно рыбьей чешуей осколками фаянца. Грусть-тоска на душе. В общим жизнь началась походная, хотя никак не могу свыкнуться с мыслью, что разлука с домом на целых восемь месяцев.