Мы помним вас... > Мы живы, пока память жива
Капитан 1 ранга в отставке Афонин Александр Вячеславович
Горлов Сергей:
Не у Вас первого этот вопрос. Мой верный "Ундервуд" -- это Word-6 с его трю-фонтами. Ничего с собой поделать не могу: до слёз жалко многотрудной авторской вёрстки. С.Г.
Горлов Сергей:
Про тринадцатый поход Афонина:
"... — когда командир Афонин на пару суток странно исчез в своей каюте, мы не сразу поняли, в чём состояло дело. Потом почему-то “Харитон Лаптев”, резко развернувшись на юг, развил самый полный свой ход — 18 узлов (то есть, 18 морских миль в час). Наконец, нам по-тихому объявили, что у командира сердечный приступ. И поскольку в условиях “вражеского окружения” заход в любой капиталистический порт нам был запрещён, даже для срочной госпитализации командира, то ближайшим госпиталем оказывался кубинский, в Гаване. Командир, мол, из-за сердца там нас скоро покинет (в смысле — его отправят самолётом на излечение в Москву), а командование кораблём примет самый старший по званию. Им был представлен некий капитан первого ранга из прикомандированной разведки, из так называемой “науки”, которая незаметно работала и обитала в совсекретной гидроакустической лаборатории, в самом низу корабля, куда я заглянул только однажды. Не придавая до поры должного значения тем событиям, я плохо запомнил их последовательность. Поэтому логичней предположить, что этот капраз не был у нас с начала похода, а перебрался на борт “Харитона” при смене южнее Лонг-Айленда боевого дежурства у ВПС (Восточного побережья США) с другим кораблём разведчиком, кажется, с “Находкой”. Так вот, этот пожилой, невзрачный, но осанистый тип, надев тропическую пилотку с золотыми ветвями на козырьке (какая была на корабле только у командира), уже стал как вежливый хозяин посиживать в раскладном кресле у меня на мостике, не встревая, впрочем, в корабельные дела. При живом Командире мы поглядывали на него враждебно. Надо сказать, что американцы, предвидя, по-видимому, что нам пора возвращаться на восток, ближе к нашей базе (ведь смена-рандеву под их неусыпным контролем уже произошла), и не понимая смысла такого решительного броска на юг, устроили нам воздушную, буквально, травлю. Помногу раз за день прилетали четырёхвинтовые “Орионы” (как наш ИЛ-18, только серые) и долго кружили, чуть не задевая клотики мачт. Летали они с шиком, всегда на трёх моторах — один в резерве. Проверяли магнитометром, что на конце смешного хвостика, структуру магнитного поля: не идёт ли под нами лодка. Наверное, что-либо разглядеть под идеально прозрачной водой мешал наш мощный пенный след. Периодически они бросали по курсу гидроакустические радиобуйки с заметным сверху шлейфом в воде от ярко-оранжевого флуоресцирующего порошка. Некоторые из этих цилиндров мы, иногда притормозив, вытаскивали. Однако, по мере столь остервенелого движения на юг вдоль ВэПээС-а командир немного оклемался, стал потихоньку выбираться наверх (тип тут же, к нашему молчаливому восторгу, слинял), и немного в моём присутствии поколебавшись, вдруг приказал: на пути “в гости к Фиделю Кастро” сделать манёвр к берегу Флориды, чтобы подробно зафотографировать Космодром имени Джона Кеннеди!.. В общем, отфотографировали мы успешно, пройдя его весь с юга на север, от Музея Астронавтики вплоть до стартового комплекса Apollo. (Фотоискусства ради, командир, оглядевшись по-пиратски по сторонам, разрешил даже влезть на пару кабельтовов — около 400 метров — во вражеские территориальные воды). Рассмотрели не только весь космодром. Сутки спустя из района Форт-Лодердейла я опознал запуск ракеты в космос. И к вечеру уже “обнюхали” шарообразные только-только построенные важнейшие тогда для США станции ПРО на островке Ки-Уэст южнее Флориды, знаменитом своим хемингуэевским прошлым (как раз тогда завершалось создание глобальной системы противоракетной обороны “Сейфгард”, ставшей впоследствии объектом мучительных советско-американских переговоров). Потом, после отбивки вне видимости берега ватерлинии зеленью в дрейфе с плотика (для парадной покраски были использованы все уцелевшие в урагане запасы польской эмали), был красивейший заход в бухту Гаваны. Слева белый маяк над палевого цвета цитаделью, справа морская набережная, уходящая широким полукругом к нескольким голубеющим вдали небоскрёбам; а в разрывах старых домов возникает то дворец, то Капитолий, то храмовый купол... В тот момент на внутреннем рейде бухты одновременно оказались сразу два главных наших судна космической связи: большой чёрно-кремовый “Комаров” с белыми антенными шарами, и просто титанический белоснежный (правда, местами поржавевший) “Гагарин” с гигантскими тарелками параболических антенн. Если же говорить о самой прогулке по Гаване, то она явилась ... результатом моей забастовки. Паскуда Г.Иванов от злости, видимо, за бесподобную сигнальную вахту возле Майами, которую он сам сдуру отдал мне и простоял мало что видя на рулях, послал меня за мнимые прегрешения (а, в самом деле, в отместку за строптивость) работать во время стоянки на камбузе. А камбуз (кухня, по-вашему) в тропиках — это, надо заметить, аналог маленького ада. Пока все лазали на вожделенный берег, я по сути дела один кувыркался в страшнейшей духоте у пышащей жаром электроплиты. Никакая вентиляция не помогала (за бортом было плюс 99 по Фаренгейту), и пот лил со всей поверхности кожи безостановочным потоком — благо, воды для питья с берега было, хоть залейся. Когда, ближе к ночи, вспомнили обо мне, я демонстративно категорически отказался сходить на берег. “Свернулся шлангом”, мол, и формы-то у меня чистой нет, и желания... Тогда на камбуз спустился мой начальник, штурман Поляков, усатый, невысокий, с благородным шрамом на лице (тогда капитан-лейтенант, а впоследствии, говорят, ставший командиром “Харитона”), и почти насильно заставив окатиться, переодеться в чью-то подошедшую по размеру парадную форму (номер два — белый верх, чёрный низ), отослал с последней небольшой группой матросов (среди которых был и Витька Стойлов) гулять по Старому городу. То, что мы видели в той изумительной прогулке, уже было описано мной в других местах. Повторяться не хочется. Короче говоря, Гавана есть Гавана — и можно только искренне посочувствовать американцам, потерявшим её. Командир же после всестороннего обследования сердца на предполагавшийся инфаркт продолжил с нами тот, тринадцатый для него (и очень памятный всем нам нестандартными приключениями), пятимесячный поход — лучший поход в истории разведки Северного флота. ..."
харитон:
Спасибо Сергей ! Есть что вам вспомнить ! А нам не пришлось побывать на Кубе, хотя должны были ,но почему то отменили !
Лопатин:
Сергей,.
Горлов Сергей:
"... Всеми штормами просолёного — как-то раз, ещё до разжалования, командир Афонин, зайдя ночью на ГКП, спросил у рулевого Коли Полуяна, кто на сигналке? Доцент, отвечает тот (это была моя кличка: студент, доцент — какая разница?). Кэп мечтательно протянул: “О! Доцент. У него даже грудь, наверное, ракушками поросла. А давно ли он тут кувыркался?..” Суть последнего замечания была вот в чём. Когда сигнальщиков во время первого жесточайшего урагана, во избежание смытия за борт перевели с верхнего мостика на Главный командный пост, в нашу обязанность стала входить постоянная приборка (уборка) солёной воды, просачивавшейся сквозь халтурно произведённые в Мурманске специальной смолой уплотнения кабелей и волноводов, идущих с фок-мачты. Вода эта, скапливаясь лужей, неприятно гуляла по линолеуму палубы рулевой рубки с борта на борт. Для приборки у меня был обрез (таз) и ветошь (старый тельник). Как на грех, мои сапоги были подбиты натуральной кожей (на Севере мы носили рабочие кирзовые сапоги с носками). Поэтому подошвы отлично скользили по влажному линолеуму. Как коньки по гладкому льду. И вот, только я наклоняюсь, чтобы выжать двумя руками ветошь в обрез, как начинаю скользить к борту. Удар. Я судорожно цепляюсь за какой нибудь прибор и продолжаю прицеливаться для продолжения порученного важного дела. Мельком поглядываю сквозь заливаемый брызгами прямоугольный иллюминатор вперёд, где океан творит свой пенный беспредел. Рулевой, стоящий вцепившись в штурвал у штурвальной тумбы, и командир, сидящий в своём высоком кресле, серьёзны с виду, но внутренне хохочут. Ну — салага, что с меня взять? Правда, они больше хорохорятся, всем ведь весьма муторно от качки. Случилась и неприятность (но не та, о коей можно предположить — до сих пор горжусь, что за все три океанских похода ни разу “не показал харч Нептуну”). Раз я влетел описанным манером в один из двух кубических индикаторов радиолокационных станций “Дон” и обломил бедром очень важную пластмассовую ручку тонкого наведения метки дистанции. Отделался не только испугом, но и бесконечным (до самого конца службы) сварливым ворчанием локаторщиков (именовавшихся “подонками”), которым пришлось её изготовить вручную заново... Так что, комментируемое выражение было отнюдь не гиперболой. Грудь поросла ракушками — и всё тут. ..."
Навигация
Перейти к полной версии