"...— как и чем я драил трюма — здесь ... ничего особенно сурового не подразумевалось. Дело в том, что самым страшным наказанием в моё время на корабле были наряды на ночную работу “под пайолами”. Пайолы — это рифлёные тяжёлые стальные пластины, по которым ходят мотористы между корабельных механизмов, вместо того, чтобы ходить по днищу корабля. Пайолы покоятся на уголковых стойках высотой от 30-ти сантиметров до метра. В расположенные ниже пустоты между шпангоутами и стрингерами (так называемые льялы) стекают и падают всяческие нечистоты, по большей части технологического происхождения: отработанное масло, солярка, морская вода, пакля, облупившаяся краска, ржавчина и так далее. Туда же попадают потерянные при ремонтах болты, гайки, инструменты и грязная ветошь. Туда же, извините, травят в сильную качку и бросают притушенные бычки бедолаги мотористы и вахтенные трюмные. Задачей наказываемого являлось: после корабельного отбоя, когда в машинном отделении прекращались все ремонтные и профилактические работы, вычищать эти отстойники от грязи, а также, заново красить оттёртые ветошью и паклей стальные поверхности (и днище изнутри) довольно ядовитой грунтовой краской (суриком). Наряды эти назначались либо при стоянке у причала, либо в дрейфе. (При работе главных дизелей доступ в машинное отделение простых смертных был, к нашему всеобщему счастью, запрещён.) Итак, провинившемуся выдавалась грязная роба, мешок пакли и ветоши, выделялся “гектар”, и вперёд! Чем быстрее справишься, тем дольше поспишь до подъёма. Но халтурить было нельзя, дежурный (вахтенный) моторист проверял всё тщательно. Иногда приходилось переделывать заново. Пайола, как правило, с трудом приподнималась указательным пальцем, просовывавшимся в специальное круглое отверстие. Я лишь с десяток раз поработал под пайолами, в отличие от иных упрямцев, не вылезавших оттуда неделями. Запомнилось весьма неудобное, узкое и холодное отделение гребных валов, где приходилось работать, зависнув вниз головой. А также то, что оттираться после работы приходилось либо уайт-спиритом, либо живичным скипидаром. Скипидар, впрочем, не так страшен, как его малюют. Если царапин на коже нет, вполне терпимый растворитель. Лишь один раз я очутился по наряду в машине в тропиках. Вот это оказался действительный ад. Мы вдвоём с Павлухой (по засылке Г.Иванова) тогда оттирали от чёрного отработанного масла вскрытые механиками шатуны и большой коленчатый вал одного из двух вспомогательных дизелей (то есть, движка, размером 2Х3Х5 метров — бортовой электростанции). Корабль лежал в дрейфе на периферии Саргассова моря. Температура даже внутри остывшего машинного отделения превышала пятьдесят градусов Цельсия. Пот непрерывно хлестал со всей поверхности кожи струями! Вдруг, в разгаре ожесточённой работы, оглушающе завелись главные ходовые дизеля. А это — 12 полуметрового диаметра горячих цилиндров, поочерёдно часто взрывающихся, как чудовищная батарея мортир. Мы, словно задыхающиеся на суше рыбы, разинули контуженно рты... Когда, спустя минуты три, надвинувшийся откуда-то сверху своим широченным, как у Тарзана, волосатым торсом старший механик (капитан третьего ранга Романкевич, бывший чемпион Северного флота по боксу) стал нас оттуда грубовато гнать, я познал предметно, что такое рай! Его матерного крика нельзя было расслышать, и мы не сразу разобрали спасительную суть. Но когда по жестам поняли — мгновенная благодарность ног была безмерной... / Что же касается интересующего, наверное, ... вопроса “дедовщины”, могу сказать следующее. У нас это явление было. Называлось оно “годковщиной”, но не носило ещё теперешних извращённых форм. Во-первых, в помине не было мордобоя. Если кого и колотили (очень редко), то выявленных воров, или стукачей, независимо от года их службы. Только один раз упомянутый старшина Г.Иванов замахнулся на меня без свидетелей кулаком, но почувствовав, что я отвечу, смазал удар несильно по плечу. Во-вторых, тем более не было ожесточения против нас мичманов (“сундуков”) и офицеров (“шнурков”). Конечно, по прибытии берегового салаги на корабль у него “выменивались” тотальниками нужные для дэмэбэшной перешивки шмотки “первого срока” (то есть, не ношенные) и начиналось неизбежное пристрастное обучение — “на комингсы не наступать”, “на кнехты не садиться”, “в узких проходах не останавливаться”, “по трапам — бегом”. Но эта первичная ликвидация корабельной безграмотности, хоть автоматически и влекла за собой наряды, была самым действенным и скорым способом привития культуры морского, весьма и весьма тесного обще-жития. Конечно, посылали нас (как и мы потом), ради хохмы, и “на клотик за чаем”, и “к боцману в ватервейс”, и “к коку в шпигат”. Но, в-третьих (самое, пожалуй, удивительное), моему году вообще стало неинтересно заниматься возвеличиванием себя перед младшими. Мы настолько много серьёзного перенесли за три дальних автономных похода, что играть в подростковые игры, ей Богу, уже не желали. Наверное, в этом и спрятан ключ решения проблемы — общая грамотность и интересная служба. Поэтому перечислю, просто, некоторых своих годков, кто ярче запомнился. Добрейший красавец хохол Вася Лепский (почти пушкинско/набоковский Ленский), в честь которого я назвал своего первого сына; сигнальщик Корягин; рулевой Павлов; суетливый весёлый полуазерб рулевой Романов из горного села Закаталы — Ромашка — так и не научившийся сносно рулить; вечно озабоченный гидроакустик Таскаев, готовивший себя к тяжёлой профессии гинеколога; молчаливый радиометрист Рыбаков; таджик Ашурали Имомов (у него даже в паспорте не было отчества) спокойный с виду, но чуть не зарезавший меня, когда я в первый раз всердцах назвал его “чуркой”; себе на уме, белесый фотограф Сафоненков; писарь и баталер юркий, разумеется татарин, Кисин, который как-то признался наедине, что у него тряслись руки, когда печатал страшный приказ о моём разжаловании; маленького роста коренастый кок Сыщиков с роскошными усами, который улыбаясь во весь рот начинал гоняться за мной по трапам с черпаком всякий раз, когда я любя задирал его: ”маленькая собака — всегда щенок”... И все другие, про кого забыл. Спасибо вам за то, что, получив сами сполна, мы (кажется, сговорившись однажды) решили и твёрдо продемонстрировали достоинство, ни разу не опустившись до вымещения злобы на салагах. А скорее всего попросту — злобы в нас не было. ..."
Прошу знатоков подсказать, сколько цилиндров в сумме было в главных дизелях "Харитона" до его перестройки: 16 или 12 ? (Я указал в романе по-минимуму). Горлов.
Автор
Тема: ГОДКОВЩИНА. Быть или не быть? (Прочитано 417711 раз)